Презентация книги интереснейшего человека Александра Николаевича Чумикова.
Александр Николаевич — действительный член президиумов Академии политической науки и Национальной академии социальных технологий c момента их образования. Автор 27 книг, более 200 научных и научно-прикладных статей, свыше 300 публицистических материалов. Руководитель, консультант более 200 международных и общероссийских PR-проектов. Лауреат Национальной премии в области развития общественных связей «Серебряный Лучник», премии Союза журналистов России, специальной стипендии Государственного департамента США.
15 ноября (15:00) в Региональном информационном агентстве Московской области (РИАМО) А.Чумиков представит полижанровую трилогию «Москва-400. Кам-са-мол! 90-е», в которой он рассказывает о реальной жизни в Советском Союзе и России 60-х – 90-х годов XX века.
Вместе с автором о книге, тех временах и о себе расскажут:
— Всеволод Богданов — почетный председатель Союза журналистов России;
— Михаил Бочаров — профессор ГУ «Высшая школа экономики»;
— Владимир Вишневский — поэт, актер, художник, телеведущий;
— Михаил Горшков — академик РАН, директор Федерального социологического центра РАН, лауреат Государственной премии РФ;
— Лидия Довыденко — секретарь Союза писателей России, главный редактор журнала «Берега»;
Андрей Козлов — директор гимназии 1567 — одной из трёх первых в современной Москве школ-гимназий;
— Алексей Ситников — политтехнолог, психолог, тренер НЛП;
— Олег Шабров — президент Академии политической науки.
ТРИЛОГИЯ О ВРЕМЕНИ ГЛАЗАМИ ЕГО ГЕРОЕВ.
Презентация книги журналиста и писателя, академического учёного и университетского профессора, альпиниста и путешественника Александра Чумикова «Москва-400. Кам-са-мол! 90-е».
Александр Чумиков. Отрывок из книги:
«Москва-400», «Кам-са-мол!», «90-е»
Трилогия
«Москва-400: едем мы из Жанжибая»
— Когда я убирал помещения, с проверкой пришёл его «высокопревосходительство» командир бригады товарищ полковник Седов. Я вытянулся по стойке «смирно», а он достал из кармана платок. Платок был белоснежный и накрахмаленный. И вот этим платком товарищ командир зачем-то провёл по полке для головных уборов, а затем и вовсе под кроватью. Платок почернел. Полковник, даже не глядя на меня, «вставил» за это командиру батареи капитану Чекушкину и «куску» Плугаторенко. Когда комбриг ушёл, комбат коротко кивнул старшине батареи и произнёс: «разберитесь». «Кусок» словами, среди которых с трудом обнаруживались цензурные, оценил мою работу. А затем сказал что-то о любви к моим родственникам, которые очень хорошо меня воспитали, и клятвенно пообещал, что убирать казарму я буду теперь до своего дембеля, куда так с тряпкой и пойду, если дембель в принципе случится.
— Из городских достопримечательностей заметил я пушку, стоящую посреди города с нарисованными звёздочками. Спросил у «бывалых», как понимать звездочки? «Знаешь, — говорит работающий в санчасти врачом лейтенант-грузин, большой весельчак, — когда в этом городе целочка (простите, девственница) мимо проходит, пушка и стреляет. Посчитай, сколько звёзд? Во-о-от, мало. Так что берегись, а то на винт намотаешь!». Шутка в дальнейшем была подробно разъяснена на занятиях по медицинской подготовке.
— Пришёл «дед» Мутилкин с поста и говорит:
— Я, Свирин, книжечку твою записную себе взял, она красивая, мне к дембелю пригодится. А тебе до него далеко. Стишки твои и телефончики твоих баб мне ….. (совсем) не нужны, на! (бросает мне вырванные странички)…
Обидно, слёзы еле сдерживаю. И вот заступаю на пост. По правилам ставить часового на пост, а также менять его не может один человек: это обязательно разводящий со сменой. Но на практике в нашем случае происходило следующее: разводящему лень, он вышел из караулки, одного послал налево, другого направо, а сам стоит и курит. Я так и предполагал, что мой сменщик Мутилкин пойдет один. На улице хмарь, туман, да ещё ночь. Ну, думаю, сейчас я тебя «стой, кто идет» — «стой, стрелять буду», а потом отклик не услышу и… Ответишь за книжечку.
— После приказа о демобилизации «дед» становится «дембелем». «Дембель» добрый. Он забивает на всё, в том числе и на молодых, даже отдаёт им свои дорогие двадцать граммов сливочного масла. Спит «дембель» тоже мало, поскольку мысли о гражданской жизни спать не дают. На зарядку «дембелю» выходить не положено, работать тоже не положено, а положено созерцать. Лишь иногда, увидев нечто для себя обидное, вскрикнет «дембель» в сердцах: «Эх, салабоны, ….. (блин)». И опять созерцает.
— На молодых офицерских жён солдатики облизывались и «пускали слюни». Да, как говорится, видит око, да зуб неймёт. Впрочем, в каждом призыве оказывалось два-три счастливчика, которым кое-что перепадало. Неужели, ведь вроде всё на виду?! Да не всё! Работает дама, например, продавщицей в магазине, у неё и перерыв есть, и подсобочка… Приглядит Валя (Маша, Тоня, Надя) паренька, да попросит его в помощь, подать, принести, погрузить-разгрузить. Солдатик и помогает. Чем может!
— Конечно, встречал маршал Георгий Жуков солдатика на фронте, обращался к нему: «Ну, как, солдатик?». Тот ему разумеется, всю «правду» в глаза высказывает. А маршал подчинённым: «Вот что солдат думает!». И в «Воспоминаниях и размышлениях», многократно отредактированных специальными людьми, об этом напишет.
Да солдат не дурак всю правду докладывать: маршал приехал-уехал, а солдату служить. Солдат не думает, не положено ему думать, он угождает маршалу, или придуривается, или просто молча выполняет приказ.
— Стали приучать и к пистолетам.
Пистолет Макарова. Извините меня, пожалуйста, реальные профессионалы стрельбы, не отношу себя к оным, но делюсь личными впечатлениями. Ну, что «Макаров»? Вот сидишь, допустим, в туалете на очке, простите, а на другом очке сидит враг. Стреляй, и, возможно, попадёшь, но не наверняка
— Выглядело всё как в крутых фильмах: какой-то зачуханный земляной бугор, декоративно заваленный ящиками, цистернами и всякой иной дрянью, вдруг раздвигается немножко, а там металлические ворота, ведущие в шахту. В шахте располагаются специальные помещения, в которых то самое и находится. Называлось оно «изделием». Работают с изделием только офицерские расчёты, солдаты используются как водители спецавтомобилей – хранилищ «изделия» и вспомогательный персонал.
А наш отдельный взвод, по-нынешнему, спецназ, в чужой форме и с неплохим оружием, обеспечивает охрану и беспрепятственную работу профессионалов. Далеко было до полностью защищающих лицо шлемов, инфракрасной оптики, подготовки в духе киногероев Ван Дама или Шварца, но кое-что присутствовало.
— Наша задача?
— Правильно, ваша задача. Заключается в том, чтобы выполнять команды мои и старшего колонны подполковника Петрова. Нюанс, опять же на случай «если что». Это не караульный пост и действовать придётся не по уставу караульной службы. При появлении нежелательных субъектов команда им предлагается одна: «Стой. Оставаться на месте и ложиться на землю!». При невыполнении озвучивается последняя команда: «Огонь». На поражение, естественно.
— Раскрылись секретные кунги, выехали тележки: вот они, «изделия»! И вот заправка, и вот стыковка, и вот ракета поднимается вертикально. И вот готов к старту армейский оперативно-тактический ракетный комплекс. Снуют чрезвычайно серьёзные офицеры, смотрят во все глаза городские и деревенские солдатики, а губы неслышно и восторженно шепчут: «Ух, б….ь!».
— Смотрите, товарищ подполковник, зверьки, что ли, какие? Может, козы?
Очень скоро стало понятно, что это точно не зверьки, а люди. И что явно не случайные деревенские жители. В одинаковой чёрной одежде скрытно двигались в нашу сторону.
— Стой, ще стреля! – громко закричал Петров по-болгарски. – Легнете!
И дальше нам, тихо и на родном языке:
— Занять оборону.
— Мы начали бить короткими очередями, не особенно целясь: и темно, и далековато, и всё-таки мысль мелькала, что тут какая-то случайность. Каково же было удивление, когда очереди раздались и со стороны холма. Ощущения? Ну что сказать… Cтрах? Нет. Скорее, азарт и какое-то обостренное восприятие происходящего. Когда несколько пуль щёлкнуло по обшивке спецавтомобилей, удивление стало ещё большим: «Неужели это всё по-настоящему?!».
— Ой, .. твою мать! – выругался почему-то Протасов, и причина стала понятна: через бушлат выступила кровь.
— С нами что-то произошло. Такое, что осознавалось не сразу. Такое, от чего пришло понимание: мы не просто «деды» и «салабоны», мы – люди одной страны, одного общества, одной команды. Стало ясно, что тебя не продадут за понюх табака; что товарищи, да, грубоваты, и клея БФ могут выпить, а всё ж они товарищи, с которыми… Ну, продолжайте, читатели! В общем, вы поняли: с ними можно.
И чувствовали себя просто мужиками. Которым всё по силам. И у которых всё впереди.
— Аплодисменты звучали сквозь наползающий на горы мягкий снег; прорезали туман, спустившийся на холмы; шелестели вместе с ручьями по камням Балкан и постепенно затихали над близкой теперь, но далеко не познанной страной; сливались с шумом турбин уже не сценического, а настоящего самолета, ведомого в Россию расплывающимися лучами сонного зимнего солнца…
— Из Одессы я ехал на дембель в поезде. На столе и чай, и водка. Под сиденьем чемодан с советским сержантским мундиром, который ни разу не надевал, армейскими значками, которые ни разу не носил. Прямо как мундир советского разведчика Александра Белова, тогдашнего Джеймса Бонда, в фильме «Щит и меч», моем самом любимом. Разведчик, ходивший прежде в немецкой форме, наконец оказывается на родной территории, в госпитале. Открывает чемодан, а там офицерский мундир со множеством орденов. Ни офицерских звезд, ни орденов у меня, конечно, не было, ног в остальном всё так же. «С секретным предписаньем!»
«Кам-са-мол!»
— Алла Пугачёва выходит и говорит:
«Я очень люблю комсомол. Хотя вообще-то недавно вышла из комсомольского возраста. Но девиз остался прежним: не расстанусь с комсомолом – буду вечно С молодым! С днём рождения, комсомол!».
— Сергей Тимофеевич Гребенников жил со мной в соседнем дворе, в обычной пятиэтажке и двухкомнатной квартире. Был абсолютно компанейский, мог и выпить прямо возле дома с обычными работягами. С его сыном Серёжкой мы учились в параллельных классах, дочь Ирка училась двумя классами старше.
Учителя, пользуясь данным фактором, приглашали «тройку» (Гребенников, Добронравов и Пахмутова, которую в народе звали Шурочкой) на школьные вечера. Они соглашались, и приходили, и начиналось. Шурочка играла на раздолбанном школьном пианино, пела, а поэты подпевали: «Под крылом самолё-о-о-ота о чем-то поет…»
— Имел ли отношение дом 26 на Кутузовском проспекте к моей школьной учёбе, а потом и работе? Конечно! Дело в том, что во дворе здания располагался районный Дом пионеров, где дорогой Леонид Ильич голосовал на выборах. Подбирались и инструктировались учителя, которые выполняли функции встречающих генсека членов избирательной комиссии. Впоследствии анекдотом стало то, что было стопроцентной правдой. Сидевшей на регистрации Зинаиде Митюковой категорически рекомендовалось:
«Когда придёт Леонид Ильич, Вы обязательно попросите у него паспорт для сверки данных. Мол, порядок такой, причём, один для всех».
И вот Брежнев появляется:
«Паспорт, пожалуйста, покажите» — просит Зинаида Гавриловна. И добавляет: «Леонид Ильич».
«Зачем паспорт? А брови на что?» — юморит генсек.
— Как-то одна эмансипированная девочка из класса – дочка советника посольства СССР в серьёзной европейской стране — показала мне на Кутузовском, прямо на улице, вычурно одетую старушку. Показала и, белея от гнева, прошипела:
«Это она, эта …. Привела к самоубийству Володю Маяковского».
«Какой он тебе Володя? Он ушёл из жизни задолго до нашего рождения».
«А я всё равно люблю его. Если бы он был жив, я бы ему отдалась».
А пока дала мне… бумажку с машинописным текстом: «Это Маяковский. Стихотворение «Лиличка» называется. Этой …. посвящено! Она не стоила того».
Так внезапно я узнал о Лиле Брик. О том, что она не просто живёт на Кутузовском, но и здравствует ничего себе.
— До «Московского комсомольца» я всё же дошёл. В школьном отделе увидел и познакомился… Да только представьте себе обитателей святилища! Саша Аронов, мужик далеко за сорок – это тот, у кого: «Если у вас нету дома, пожары ему не страшны». Аронов давно работал в штате «МК». Небожитель! Юра Щекочихин. Ну… тот самый Юра Щекочихин. Студент, состоявший в «МК» на полставки. Не слышали про такого? Тогда ладно. Паша Гутионтов, в том настоящем тоже студент, а в будущем – золотое перо страны Советов, а дальше и постсоветской России…
С Пашей и Юрой мы пересекались потом в «Алом парусе» — такую школьную страницу придумали в «Комсомольской правде», да и много где ещё. А пока монстры журналистики обошлись со мной милостиво, помогли написать и опубликовать первые материалы. Ну да, про школу, про комсомольскую работу. Это требовалось, поскольку «МК» в то время был действительно комсомольской газетой…
— А как вы отбираете в сельской местности комсомольцев для вручения правительственных наград?
— Ну-у-у, лучше, конечно, комсомолок. Молодых доярок, например.
— А критерии у вас какие?
— У нас критерии такие: медаль на груди доярки-комсомолки должна не висеть, не болтаться, а лежать. Хорошо лежать!.
— Выступает на конференции рабочий парень и говорит что-то о комсомольской прессе. Потом отрывается от бумажки и:
«Я не могу без «Комсомолки». Я с ней сплю».
Речь шла о «Комсомольской правде». Зал – влёжку.
В другом случае оратор проникновенно рассуждает о роли комсомола в его жизни. Произносит заключительную фразу и, почти пуская слезу:
«Я так благодарен горкому комсомола, я отсюда столько вынес!»
— Студент – сын одного из самых известных в СССР в то время артистов, вместе с группой товарищей-комсомольцев вдарили крепкого, забрались на крышу архитектурного института и сняли государственный флаг страны. Помаршировали с ним немного, потом порвали флаг и выбросили. Случилось это в день празднования 60-летия советской власти. Группу «замели», её участников выгнали из института и исключили из комсомола.
В дело включились и папа, и другие солидные деятели искусства и не только искусства… На заседаниях-разбирательствах, где решался вопрос с восстановлением, «герой» вёл себя совсем не по-геройски. В заявлении «Почему мне надо вернуться в комсомол», он под диктовку написал: «С комсомолом из моей жизни ушло самое главное — стимул!».
А дальше в воспоминаниях вот что: «Тех, кто меня допытывал (заметьте, не в гестапо и даже не в НКВД-КГБ, а всего лишь на заседании комсомольского бюро – авт.), убил бы всех… Если бы у меня в руках оказался автомат, слёз бы не было, — я бы их всех перестрелял…»
Восстановили «героя». И в комсомоле, и в «Щуке». Учитывая, так сказать, чистосердечное раскаяние. Не учитывая, что «убил бы всех». Тогда он об этом смело молчал.
— Так почему на Бадаевский завод? Странный вопрос. Там работают наши комсомольцы! С ними нужно обсудить насущные комсомольские дела. Проверить качество продукции, дегустируя марки пива, которые не всегда и задорого встречались только в столичных театральных буфетах. А потом из цистерн в подвале накатить нефильтрованного пива: в тот период оно считалось диковинкой, поскольку в принципе отсутствовало в магазинах и пивбарах, а присутствовало только на заводе. В конце концов, по заводскому, по-рабочему сварить в «простом» (читай «Жигулёвском») пиве сосиски – вкус изумительный! В общем, если тебе комсомолец имя – имя крепи делами своими!
— В свадебную постель, которая, впрочем, по-комсомольски задорно была опробована значительно раньше получения искомых штампов в паспортах, мы с молодой женой упали часам к семи утра. А в восемь в комнату бесцеремонно вошёл уже пьяненький родственник по моей линии дядя Петя с тарелкой.
«Ну, молодая!» — сказал дядя Петя.
«Чего он хочет?» — шепнула мне на ухо супруга.
Дядя Петя грохнул тарелку об пол и воскликнул:
«Молодая, надо все осколки собрать!»
«Ну и мудак твой дядя Петя! Он в комсомоле-то хоть был? А то лезет со своими патриархальными традициями», — сказала комсомольская жена.
— В учебнике по истории для 4-го класса, по которому я учился в начальной школе, к 1980-му году на полном серьёзе обещался коммунизм. И вот наступил 80-й. Мы, комсомольцы, к нему, разумеется, готовились. Под мудрым руководством Коммунистической партии. Были у этой партии здравые идеи? Конечно, были. Ну, например, приезжает в Союз по какому-то поводу куча иностранцев. А мы должны демонстрировать достаток, свободу и демократизм! Сама партия демонстрировать не будет, а комсомол – пусть, молодым прощается! К Олимпиаде-80 появился формат, называемый «молодежный интерклуб». Бар, джаз-салон, дискотека, комната для дискуссий. Партия помогала: сомнительный элемент – на 101-й километр, детей – в пионерлагеря, «колбасным поездам» в Москву – красный свет. Москва опустела, очереди исчезли, пиво в железных банках появилось – это и был коммунизм. Целых три недели. А потом: «До свиданья, наш ласковый Ми-и-и-ша…»
— У входа в интерклуб клуб стоял не резиновый, а настоящий медведь, привезённый из цирка. Он порыкивал и махал гостям – руководителям зарубежных молодежных организаций — лапой. Гости запаздывали. Дрессировщик сказал организаторам вечера, что, мол, пора с медведем в цирк, на представление. Некто из команды встречающих, в косоворотке и чине майора, доверительно обратился к дрессировщику: «Парень, медведь здесь будет находиться столько, сколько нужно. А лапой он у тебя машет вяло! Скажи, чтобы жестикулировал поэнергичнее!!».
— Ноябрьская демонстрация на Красной площади. Холодно, хочется выпить, тем более что пошёл непредсказуемый ноябрьский снежок. Решение есть! На тележке с наглядной агитацией смонтирован специальный ящик. Ну, флажки какие-нибудь положить для последующей раздачи трудящимся. Медицинскую аптечку, бутылки с водой, термос с чаем. Так вот: в ящике тележки и другое припасено!! Когда по Васильевскому спуску продвигаемся к метро «Кропоткинская», где нет никакого партийного контроля, а есть, напротив, партийное одобрение, припасы достаём. Гляжу, рядом наши, райкомовские. Подмигивают и говорят:
«Ты чо, шибко партийным стал, с нами уже и не выпьешь?!».
«Обижать-то зачем?» – отвечаю, и к ним.
Налили, вздрогнули. Ну, а теперь как учили:
«Ленин! Партия! Кам-са-мол!».
И по второй. И по третьей.
Ровно через три дня Леонид Ильич умер. Комсомолу оставалось жить девять лет.
«90-е. Александр и другие»
— Спиртное после путча появилось в изобилии: в обыкновенных палатках стояли в ряд батареи коньячных бутылок с многими медалями и по бросовым ценам. И ликёр «Амаретто», любимый женщинами. Позже мы осознали, что палаточный коньяк – ни разу не коньяк, а ликёр «Амаретто» — никакой не ликёр. Зато спирт «Royal» («Рояль», по-народному) есть самый что ни на есть спирт и цепляет неплохо.
— А что же с вами будет, может, вас арестуют или запретят занимать престижные должности?
— Арестуют? Кто? Все вокруг такие же как мы! А эти дерьмократы… Типа младшие научные сотрудники или строительные бригадиры, которым места у кормушки не хватило. Ну, покушают немножко из кормушки и отвалят. А у нас всё будет нормально!
— На недавней сходке национально-патриотического движения «Память» один из присутствующих спросил лидера «Памяти» Дмитрия Васильева, как он ко мне относится. Тот ответил: «Когда я слышу, что где-то идёт Лера, то данное место обхожу за километр. Боюсь, она меня за ухо укусит».
Пусть живёт спокойно. Где он почерпнул такие представления о революционерах? Насколько мне известно, даже Троцкий, Каменев, Зиновьев и Владимир Ульянов никого за ухо не кусали. Я тем более человек мирный, интеллигентный и хорошо воспитанный. А вот плечистая, мускулистая, чернорубашечная «Память», пожалуй, не только ухо, но и голову отхватит. Мне тамошние ребята как-то звонили, по-доброму так обещали повесить на фонаре.
— В канун выхода сотого номера напечатали на машинке манифест:
«Мы, члены Общественного совета и редколлегии «Вечернего клуба», все как один заявляем о полной поддержке курса газеты, выраженного известным девизом: меньше политики, больше выпивки и закуски…»
Конечно, это шутка, для внутреннего пользования. Но под ней поставили свои автографы Юрий Нагибин, Никита Богословский, Юрий Никулин, Ирина Мирошниченко…
— Я много поездил по России. Но особо тёплые отношения связывают меня с Поволжьем. Это потому, что мы все с Волги. Мы бурлаки. Из небесного Иерусалима вытекает небесная Ганга, вдоль её берегов мы и бурлачим. Кто спонсирует наше творчество? Кроме Рамзеса Четвёртого, никого нет. Я не вижу необходимости продавать своё физическое, астральное или ментальное тело кому-то, кто мог бы прийти и сказать: «Я вам денежки отстёгивал? Теперь давайте пляшите». Мы пляшем, когда нам хочется.
— Принесли плёнку с видеозаписью процессии, сопровождающей гроб с телом Великого князя Владимира Кирилловича. Граф смотрит и комментирует:
«Великая княгиня Леонида! Урождённая Багратиони? Я со смеху помру – она ведь племянница Берии. А вот охрана Собчака. Хорошие ребята – такие пьяницы! Гляди-гляди, дама в тюрбане. В кружевах, голову скорбно опускает, а потом глазками стрель-стрель по сторонам: все ли оценили её вселенскую скорбь? (Оператору): Дима, я тебя Христа ради просил Собчачиху не снимать, а то опять будут говорить, что меня терзает тайная любовь к ней».
— Как-то я пришёл в гости к поэту-песеннику Илье Резнику и нашёл у него полное созвучие собственным настроениям: «Я политику не люблю и от неё всячески дистанцируюсь, — твёрдо сказал Илья Рахмиэльевич. – Но не всегда получается». Спустя десять минут он спел мне политическую частушку:
Полюбила я парторга,
У него партийный орган,
С ним все беды нипочём –
Хрен обмотан кумачом!
Грубовато, но правда. Обмотан. У кого кумачом, у кого имперским флагом, у кого чёрным знаменем…
— Я слышал, как в бане, после похорон Отари говорил: «Всё, хватит! Кровной мести не будет, крови больше не будет…». Деньги спортсменам Отари действительно давал. Однажды, затевая зрелищное спортивное мероприятие, мы советовались с коллегами: «Может, у Отари денег попросить?». Находившийся случайно рядом «компетентный человек» вмешался: «Не надо просить у Отари. Не надо к нему вообще ходить. Там вопрос решён».
— Звучали автоматные очереди, а потом что-то гулко забухало. Я вышел на улицу и увидел, как горит Белый дом, как выстрелы достигают его стен, как вылетают окна, как стелется дым от пожара, как здание постепенно чернеет. На Калининском (позднее Новоарбатском) мосту стояли шесть танков и били прямой наводкой по Белому дому…
Расстрелом командовал лично министр обороны десантник Павел Грачёв, получивший звание Героя Советского Союза за операции в Афганистане. Ситуацией в Доме Советов командовал лично другой генерал, Герой Советского Союза лётчик Александр Руцкой, удостоенный Золотой звезды также за Афган.
— А пулемёт продадите?
— Пожалуйста, дорогой. – И продавец достал зачехлённый РПК (ручной пулемёт Калашникова – авт.).
— Он исправен?
— Зачем обижаешь? Пошли!
Продавец повёл журналиста между сараями, остановился возле кирпичной стенки, отошёл от неё метров на двадцать и дал очередь.
— Когда генерала Джохара привезли из Прибалтики, чтобы возглавить желаемый процесс приобретения Республикой независимости, он смотрелся совсем позабывшим про исламские ценности; предстояло наверстать упущенное. Генерал пришёл в мечеть, увидел и услышал, как люди говорят «Аллах акбар» и спросил:
— Когда нужно так говорить?
— Когда мулла произнесёт определённую фразу, и все затихнут, надо подождать десять секунд и затем присоединиться: «Аллах акбар!» — посоветовали знающие люди.
Джохар услышал фразу, застыл в раздумье, а потом громко сказал: «Дес-сять!»
— Когда фараон увидел направленный на него ствол, он, бедняга, подумал, что это газовый шпалер, и быстренько прикрыл голубенькие глазки, затаив дыхание. Я же нажал на спуск, и из ствола вылетела пуля — концентрация моей ярости, боли и стыда. Пуля знала своё дело туго: пробила кожицу на глазу, прошла легко и грациозно через роговицы и прочие глазные причиндалы, оставив позади кровавую глазницу; размолотила в фарш половину мозга и на последнем дыхании вышибла затылочную кость и часть шлема.
Вот таким образом обстояло дело. Когда я пытался объяснить всё это старикашке-следователю, геммороидальной обезьяне, тот давай мне плести что-то про превышение пределов необходимой обороны. Но когда вас, господа, кусает комар, вы же не стараетесь его укусить в ответ, а мочите падлу со всей пролетарской ненавистью, Так что нечего пудрить людям мозги, когда можно бить хулигана кирпичом, а когда нет.
— Не поеду! Вернусь н…й в Монголию, там баб-шлюх море. И Китай рядом. Ты вот сколько получаешь? А-а-а… Не хочешь отвечать. А я знаю, что мало! Станешь «челночить», за месяц годовую зарплату поднимешь! А наше армейское продать – так уже всё продано! Михалыч, слышал про него? Всё продал, даже танки продал! Он бы им и так всё оставить мог, а продал. Во-о-от. Так что прощай, армия!
— К. останавливает кортеж, бежит к багажнику и возвращается с чемоданчиком, который называют «кейсом» или «дипломатом». Внутри буквально впечатаны в пластиковый шаблон две бутылки коньяка, два лимона и два стакана. Наливает. Выпиваем. Наливает. Выпиваем. За разговором бутылки нет. Всенародно Избранный просит налить ещё. Наливает. Выпиваем. Наливает. Выпиваем. За разговором второй бутылки нет. Всенародно Избранный просит К. снова остановить кортеж и принести следующий кейс. Приносит, приступаем к третьей.
— А Вы готовы сразиться с Майком Тайсоном?
— Я готов попробовать.
— А если он Вас за ухо укусит?
На каменно-невозмутимом лице Николая отображается напряженная работа мозга. Вдруг его осенило:
— А как он достанет?
— Ну, а если все же достанет?!
Николай напрягается в очередной раз, а потом довольно улыбается:
— Я ему тогда голову откушу!
— Да… Вот делают комплименты: Вы – великий, гениальный, с королями, с принцессами встречаетесь. Во-первых. А почему мне не встречаться? Они не люди, что ли?! Во-вторых. Это вы считаете, что я великий и гениальный. А моя супруга полагает, что почти всё, что я делаю — говно.
— Погруженные в празднование Миллениума, потом в заботы о возвращении на Родину, мы не сильно обсуждали отставку Ельцина и «престолонаследование» Путина. Не слишком переживали и за будущее. А чего переживать: ЕБН давно дал понять, чтобы мы сами, как можем, выкарабкивались из подаренных жизнью и «мудрым» руководством проблем. Сначала мы ждали помощи, а потом перестали. И понемножку вылезли, и вот живём. И дальше так будем жить – сами по себе. А президенты – и новый, и старый – пусть будут сами по себе, лишь бы нас не трогали и не доставали своей «помощью».
Нам было хорошо. И в голову не приходило, что 90-е уже закончились. Мы прозевали!